Глава 1. Код багровый

Deutschland, wir weben dein Leichentuch,
Wir weben hinein den dreifachen Fluch –
Wir weben, wir weben!

Heinrich Heine

The owls are not what they seem.

Twin Peaks

Глава первая. Код багровый.

Мартовским котом взвыл будильник. Начинался день, в который начиналась ночь моей вахты. Я вымелась из постели, быстренько застелила ее, проделала стандартный комплекс асан, потерзала тело холодным душем.

Вспомнила сон, пришедший под утро. Снилась ранняя юность. Боевитые забавы. Летний лагерь ландскнехтов. Пики, аркебузы – все точь-в-точь, все словно настоящее. И барабаны. Бум-барабам, бум-барабам! Под барабан, под барабан! Во сне мы строили настоящий вагенбург и даже палили из пушки. Было ли это на самом деле? К воронам. Дурацкое воспоминание пополам с дурацкими фантазиями. И… что еще?

Оно всплыло – ярко, красочно, прикидываясь кадрами какого-то недавно просмотренного фильма.

…Я разделась, разложила одежду на травке подле колес повозки и улеглась сверху, закрыв глаза и нагло предлагая оголенное тело жадному бесстыдному солнцу. Рядом зашуршало. Я соизволила разомкнуть веки. Своей развратной походочкой ко мне приближалась Феф. Тоже совершенно нагая…

Не было! Лжет картинка. Подло. Феф я узнала много позже.  Хотя… Она ведь тоже была солдатиком.

Вот солдатик пришел

И солдатика нашел.

Раз – солдатик, два – солдатик.

Посчитал их математик.

Вот еще один идет,

Лошадь за собой ведет.

Только три их в целом мире,

Вместе с лошадью – четыре.

А как станет ровно пять,

Приходи со мной играть.

…Феф остановилась подле меня, замерла, но полные груди все еще призывно покачивались. Лицо пришелицы было безмятежным, а глаза – холодными и злыми.

– Райх подыхает, – проговорила она хрипло и несколько невнятно. – Игрушечные солдатики соберутся на похороны. Надо ж кому-то нести гроб.

– И что потом? – равнодушно поинтересовалась я.

Феф растянула губы в хищной ухмылке.

– Маленький игрушечный Рагнарёк.

Не было. Этого! Не было! Никогда!

Тело. Я внезапно ощутила свое тело так, словно только что его обрела. Впервые. Я осторожно провела руками по грудям и животу. Нагота реальная встретилась, схлестнулась с наготой видения. Посмотреть на себя. Убедиться в собственном существовании. Зачем?..

К зеркалу подходить не хотелось даже больше, чем обычно. Гаденький внутренний голосок нашептывал все настойчивей: а если… ну, если вдруг… представь… увидишь там не приемную, а родную Дочку Ночи, что ты ей скажешь? Я не знала ответа.

Но вихры… Их требовалось упокорить. Я осторожно заглянула в стекло. Здравствуй, Хетти!

У тебя жутко неправильные черты лица, но сколько в них шарма. Голос мягкий, обволакивающий, ласковый… Заговорив этим голосом, нежеланное прошлое внезапно ворвалось в сознание, вышибло ногами все двери и схватило за горло.

Lass mich los, du verdammter Dreckskerl! 

Я швырнула расческу на трюмо и плюхнулась голой задницей на ковер. В голове, как в пустом зале гулким эхом перекатывались слова моего последнего парня. Самого последнего.

Ша-арм! Ша-арм! Ша-арм!

Шарм… Весь шарм куда-то улетучился, когда красавчик наконец удосужился выяснить, кого трахает. Ночная. Похоже, окажись я шлюхой, он воспринял бы это спокойней.

…Лицо Людвига стремительно приняло обиженно-брюзгливо-брезгливое выражение. Сейчас оно совсем не казалось красивым.

– Эт-то как?

Нет, он не заикался. Удвоение согласных было знаком величайшего недовольства и уязвленности несовершенствами мира.

– Эт-то созн-нательный обм-ман? Ты намер-ренно вводила меня в заб-блуждение?

Я что-то жалобно пискнула. Физиономия моего бойфренда стремительно побагровела.

– Dreckige Schlampe! Dreckiges Miststück! Abschaum! Nutte! – вопил он, топая ногами и брызжа слюной.

Зрелище было мерзким, страшным и смешным сразу. На глаза мои навернулись слезы, но я не заплакала. Я вдруг расхохоталась. Людвиг остолбенел, подавился бранью, а потом бросился на меня, занося руку для удара. Это он зря. Я легко уклонилась и сбила его с ног простенькой подсечкой. Он тяжело рухнул на пол, некоторое время лежал неподвижно, потом завозился, пытаясь подняться.

– Если ты, verdammter Mistkerl, еще раз попытаешься хотя бы замахнуться на меня, я сломаю тебе руку, – негромко, но четко проговорила я. – А теперь пошел вон. И не попадайся мне больше на глаза, коли шкура дорога.

Он позорно сбежал. Я собрала его шмотье и повыкидывала в окно. После я видела его еще несколько раз. Издали. И он быстро исчезал…

А ведь у меня тогда был всего-то четвертый ранг. И вообще самое начало. Начало начал. Каждый день я уходила в Ночь с утра и возвращалась вечером. И никаких ночных экспедиций. Нет, вру пару раз было. Оставалась в Ночи на ночь. Звучит, а?

А еще тогда бывало вот так…

Шенат. Заброшенный поселок на левом берегу Ниао. Окраина моего города. Окраина Хэалга. Развалины.

Бегу. Бегу в лабиринте стен. Не споткнуться бы. Может стоить головы. Бегу. Не сбить бы дыхание. Может стоить головы.

Меч тяжелеет в руке.

Поворот. Площадка, заросшая приглушенно светящейся лилкао. Бывший внутренний дворик? Похоже. Медленно обхожу площадку по периметру. Дверной проем без двери. Свист воздуха, впустую разодранного когтями гаррокатты. Уворачиваюсь. Снова. Удар наискось. Уворачивается она. Парный танец. Лихо.

Атакую. Декстер. Есть. Гаррокатта истошно визжит, корчась на земле. Добиваю коротким точным ударом.

Молодость-молодость…

Сейчас я доросла до первого ранга и тружусь вахтовым методом. Месяц там, месяц отдыха. Но с мужиками завязала. Надоели истерики, которые вызывает слово Ночная. Их, конечно, можно понять. Матерь Ночь мужиков не жалует и не принимает. И сыновей у нее нет. Исключительно Дочери, размножающиеся разными диковинными способами. И чего только мужики не сочиняют. Про нас и про Дочерей. Боятся. А признаться в том не хотят. Даже себе. Потому боятся вдвойне.

Так в итоге и перешла я исключительно на девочек. Нет, девочки-то мне всегда нравились. Но по юной дурости казалось, будто мальчики должны быть тоже. Ошибалась. Жалею ли я, что так вышло? А чего жалеть? Мальчики доказали полную непригодность. И хрен с ними. Вот одиночество… Холодно как-то, холодно…

Мне б с другой Ночной… Но со служебным романом не заладилось. Есть, конечно, те самые Дочери Ночи. Безумно разнообразные. У многих внешность, мягко скажем, экзотическая. А есть же и похожие на нас. Но там свои сложности… Уж больно мы отличаемся. Хоть и притерлась к ним, однако… Впрочем, с Дочерьми просто. Они легко делятся любовью. И чувствуют, когда тебе совсем холодно. А если вдруг некому почувствовать… Бывает ведь. Ну, тогда… Вибратор – лучшее изобретение человечества.

Не ныть! Не ныть, Хедвиг Вальдфогель!

И вообще… Я расчесаться собиралась. Встать, ландскнехт Вальдфогель!

Расческа заходила, забегала по волосам. Сойдет. Не на парад.

Я уселась на прежнее место. Тень собственного отражения все еще висела перед глазами.

А я ведь и неплоха. Ах, да рожа неправильная. Классические пропорции не выдержаны. Лоб высоковат, подбородок тяжеловат. Нос с горбинкой. Но ротик-то вполне поцелуйный. Глаза… глаза красивые. Чер-р-рные. Большие. Волосы я, конечно, коротко стригу, но такой черноты и такого блеска хрен какими красками добьешься. И густые они. Обильные. Мать у меня итальянкой была. От нее шевелюра досталась, да и глаза тоже. Рост отличный. Некоторые уроды утверждали, будто высоковата. Женщина ж во всем должна быть ниже. Ну, уроды – они уроды и есть.

А еще я крепкая, гибкая, мускулистая. Ну, мужского бицепса у меня, конечно, нет, но в целом очень даже рельефно, кубики так вообще мужикам на зависть. С другой стороны, а на хрена мне мужской бицепс? При моей-то работе. Ловкость важнее.  При всем при том сиськи у меня на месте и зад округлый. Думаете, девочки не падки на хорошие сиськи и зад? Так вы девочек не знаете. Чего мне еще не хватает? Ах да, хера не подвезли. Так у меня их вон полный шкаф, всех размеров и форм. И пальчики нежные...

Ладно, найду я еще свою девочку. Может, и не одну. На Дочерей глядя.

А прошлое вцепилось, впилось, как клещ, и норовит забраться поглубже под кожу… Оно обжигает меня Эрикой. От Эрики осталась всего одна картинка. Всегда одна, всегда одна и та же…

Луг. Мы сидим рядом, прислонившись спинами к стогу. Я читаю ей декадентски безумные стихи Ютты Шнайдер, вычурно именовавшей себя последней проклятой поэтессой. Говорят, Ютта тоже любила женщин. «Цветы». Да, точно. Так стихотворение и называется.

Желание с жасмином желтым схоже

И жадной жаждой выжжено на коже.

Любовно ласки лилию лелея,

Любовью лоно жалю и жалею.

А ирис расставания и страсти

С тобой нас слепо сводит сквозь напасти.

Фиал фиалки раздавили руки.

В нем – фальшь финала с правдою разлуки.

И Иномирья раненая роза

Растет среди предательства и прозы.

В Аиде души делят асфодели.

Цветы всегда тайком людьми владели.

Эрика издевательски хохочет.

– Ты чокнутая, Хетти, полностью чокнутая!..

Вот интересно, был бы в моей жизни период полный парней, если б Эрика нормально восприняла мои чувства? Ой, нет. Хотя… В Людвига-то я реально влюбилась. Все угодить ему пыталась. Кое-что сейчас даже вспоминать забавно. И противно тоже. Что сказать? Специально училась работать вагинальными мышцами, как рекомендуют пособия по вдохновенному сексу. Мечтала паскуде истинное наслаждение доставить.

Ведь я тогда этому козлу просто пыталась растолковать, чем мы занимаемся. Так он чуть не обделался. С-сука! А потом взбесился. Так, что страх позабыл. Ничего, страх я ему вернула.

Нет бы выслушать по-человечески. Хотя рассказ мой выглядел… Ох, Матерь Ночь!

Вот живут себе всякие монстродевочки. Практически как мы. Довольно мирно, кстати. Преступность низкая. Кражи бывают, драки. Изнасилования случаются. Правда, оно все – не как у нас. И формулировочка хитрая есть. Мол, кражи, драки, изнасилования – радикальные формы проявления зашедших в тупик межличностных конфликтов. А вот убийства тут – редко и по неосторожности. Нормальная в общем жизнь. И веселиться девочки умеют.

…Праздник Трех Лун. Вот они – сошлись. Вся троица. Ниже всех, ближе всех, больше всех – бледно-розовая Даола. Нависла над городом. Кажется, сейчас окунется в воды Ниао. Чуть повыше – изумрудная Тилэ. Черные пятна на ней напоминают большую бабочку. Еще выше – серебристая Хинни.

Город клокочет. Толпа катится по улицам. Бегут, смеются, визжат, скачут, пляшут, обнимаются. То там, то здесь вспыхивают живыми светильниками лирнэа. Поцелуи. Жарче, горячее. Прямо передо мной исходит хотью роорт. Она – почти как человек. Только кожа сиреневая, да уши, словно у мультяшной эльфийки. Тихо повизгивая она мнет груди какой-то Ночной. Ночная заливисто хохочет.

Из толпы вываливается иддаль. Пышненькая. Они все пышненькие. Золотистая кожа покрыта черными узорами. Вместо волос короткая черная шерстка, очень мягкая.

Прямо ко мне. Ярко горят оранжевые глаза.

– Альхэ! Хочу! – кладет руку мне на талию, вторая рука скользит по моему животу вниз.

Я впиваюсь губами в ее полные губы. Пальцы стискивают большой упругий сосок.

– Кэрнит. Идем.

Так легко, так просто, так весело…

Но где-то, хрен знает где, есть какое-то Чрево Ночи, про которое никто ничего не знает. А у Чрева – постоянное расстройство, и оно извергает и извергает из себя скворров. Тоже исключительно девочек. Забавно, но мы, Ночные, почему-то автоматически воспринимаем это слово как существительное мужского рода. Впрочем, скворры – именно слово, просто слово, абстракция. Их – тьма разновидностей. Но надо ж как-то обозвать. Обозвали. А после на два типа поделили – на хиэрш и фиаш. Хиэрш – примитивные. Хищники. Поймать, сожрать, помучить перед едой. Иногда еще и оттрахать. Ловить этих тварей не очень сложно. Я в низкоранговом бытии мно-о-ого за ними гонялась. Зато фиаш умные и хитрые. Главные паскуды среди них виэго. Непонятно, как они вообще выглядят. Принимают любой облик, а ежели прикончить, просто грязной лужей растекаются. Дочкам мозги набекрень выворачивают. Подчиняют полностью. И такое заставляют творить, что у Ночных потом волосы по всему телу дыбом встают. Мне-то повезло. У меня тех волос практически нет. А вот кто попушистее… Сейчас я преимущественно виэго и занимаюсь.

По-всякому бывает…

…Исковерканное тело на брусчатке. Над ним в истерике иддаль. Настоящая. В крови по уши. Не ее кровь. Той, которую только что прикончила. Другая иддаль передо мной. Эта фальшивая.

Лютый ненавидящий взгляд хлещет плетью. Тело дергается, корежится. Плоть исторгает из себя чудовищные шипы. Трансформация.

Мое заклятие буквально впечатывает виэго в стену дома, размазывает по ней. Бурая смрадная жижа стекает по кирпичам…

Нас-то, Ночных, Матерь Ночь для чего кличет? Чтобы оборону держали. Имунны мы к магии скворров полностью. Правда, иммунитет – дело тонкое. Ежели на тебя, скажем, с помощью магии фонарный столб уронят, иммунитет тебе хрен поможет. Со мной было. Чудом отскочить успела. У нас ведь еще и реакция отменная. Ну, и чуять мы скворров можем. Правда, с близкого расстояния, но и то хлеб.  

Последнее время я иногда подумываю, не уйти ли в Ночь навсегда. Кое-кто из наших тем и кончил. Однако закавыка тут имеется. Через месяц-полтора стану обычнейшей Дочерью, хоть и с человеческой внешностью. А способности мои – фьюить. Алхимики здешние работают, пытаются решить проблему адаптации без потери дара. Не выходит пока. Так-то местные много для нас делают. Для вахтовиков вот зоны искусственного дня появились. А с даром – ни-ни. Мне его терять жалко до соплей. Еще ж вкусная и сладкая плюшка имеется. Матерь Ночь нам жизнь продлевает и молодость. Мне на той неделе полтинник стукнуло, а смотрюсь я – как двадцатилетняя девчонка. Такой и останусь. До конца. А конец, ой, как нескоро. Если не прибьют, конечно. Последняя замануха и вовсе всего краше. Вот уживусь, наконец, с кем-нибудь не из лирнэа, те-то вообще не стареют, и не из Ночных, и той, которую на постоянку в постель затащу, стану жизнь и молодость продлевать. Просто регулярным сексом. Омоложу даже. Как такую плюшку выкинуть?

Да, вру я, вру. Кое-кто из наших не кончил ничем хорошим. Скольких я знаю, которые ушли и живут нормально? Четырех. Четырех! А еще знаю про других, которые сломались и с собой покончили. Перестать быть Ночной можно. Теоретически. А практически – хрен. Девические мечтания это. Дело ж не в том, что дар – это плюшки. Дело в том, что жизнь без него – не жизнь. А если дар умрет, обратно пути уже нет. Все. Такие вот пироги.

…Вызвала меня Аккарт Блао. Кинант. Этих от нас вообще было б не отличить, если б не серебристая кожа да молочно-белые волосы. Выглядела – краше в гроб кладут, но слез не лила, держалась. В доме все было – лишь бы не по-нашему. Сиреневое покрытие на полу имитировало слой мха. Довольно удачно, кстати. Мебель заменяли разноразмерные чурбаки. Феф лежала на каких-то нарах, прикинувшихся кроватью. Лицо ее было удивительно спокойным. Радом с нарами валялась десятимиллиметровая «гадюка». В обойме осталось четырнадцать патронов. Феф хватило одного выстрела. В сердце. Она вообще редко промахивалась. А уж в себя…

Ты тоже не промахнешься, Хетти. Будешь ли такой же спокойной?

Не ныть! Игрушечные ландскнехты не ноют. Они маршируют. Бум-барабам! Бум-барабам! Под барабан! Под барабан! Маршируй, Хетти. Пока на кухню. Шагом марш картошку чистить.

Чистка картошки – странное занятие. Насквозь медитативное. Нож движется плавно, тонко срезая шкурку. В лад ему второй нож – невидимый – счищает с души все, что на нее налипло. Так движутся два ножа, и внутри становится тихо, пусто и спокойно.

Нету на зеркале пыли,

В зеркале нет отражений,

И не имеет подставки

Чистое это зерцало.

Потом ты следишь за тем, чтобы твоя картошка обжаривалась равномерно, следишь внимательно и чутко, ощущая каждый ломтик каждой картофелины как себя саму.

И вот можно уже есть. А когда ты ешь, ты только ешь и ничего больше – это и есть Путь.

Я сожрала три здоровых котлеты и полную сковородку жареной картошки. Залила харч ведерной кружкой кофе. Аппетит у меня отменный. И фигуре не вредит. Слава Матери Ночи! Посуду до блеска отмыла. Заклятие консервации кинула, чтоб в квартире в мое отсутствие не менялось ничего. Пробурчала кодовое слово и – в ночное жилье. Сразу в гараж ходу. Шривэль вывела и погнала. Шривэль – он навроде авто. Но не едет, а летит над самой землей. Если препятствие встретится, вверх подскакивает. И быстрый. Р-р-раз – и я в конторе. Обычно одной из первых объявляюсь, да на сей раз припозднилась.

Сегодня все давно привычное казалось фантасмагорией. Почему? Сама не знала. Может быть, я заблудилась, запуталась в прошлом и мне вдруг померещилось, будто я тут впервые? Тьма серебрилась звездами, как-то по-особому яркими. Лабиринт, неподвижно застывший в самом центре небесного купола, просто полыхал. Это созвездие всегда представлялось мне странным символом, смысл которого давно утерян. Мечница, Четверорукая, Длинновласка и Танцорка кружились вокруг оси, утвержденной в центре Лабиринта, – звезды Раниан – чуть энергичней, чем обычно. Тилэ просто пылала. Фонари плескали на мостовую мягким плавким золотом. Вычурные тяжеловесные здания по сторонам Парадного проспекта переливались разноцветными огнями. Здание Гнезда выплыло навстречу в зеленом мареве. Зеленый – наш цвет. Я прибыла.

Только на порог – вмиг подлетела ко мне поджарая, сухопарая и интеллигентная сероглазая блондинка Магда Эберхард. Помощница моя. Мы с ней на «ты» и без титулов.

Проблему Магда изложила, как всегда, крайне озабоченно:

– Слушай, Хетти, нам тут низкоранговые уже свинью успели подложить. Работу спихнуть хотят. А проигнорировать не получится. С одной стороны, вроде не наше дело. Явная хиэрш. С другой, что-то там не так. Раны на трупе странные. Вдруг да не хиэрш. Я смотаюсь, гляну?

– А вот неймется мне сегодня. Вместе рванем, – ляпнула я, не думая.

После отступать уже было поздно.

Мощный служебный шривэль в момент доставил нас в переулок Мертвой Головы. Здесь было мрачно. Фонари едва тлели. Двухэтажные домишки чернели бессветными силуэтами. Мостовая ежилась и горбилась под ногами.

У неведомой хиэрш явно имелось чувство юмора. Своеобразное. Мертвая голова, сиротливо лежащая на брусчатке, встретила нас пустым взглядом. Рядом отирались третьеранговая рыжая орясина Зигрид Ротбауэр и тройка четвероранговых девиц. Я скользнула по Зигги взглядом. Та слегка покраснела. Она вообще легко краснела.

– Госпожа комиссар, имеет место нетипичное проявление. То есть не встречали еще такого, – бодро отрапортовала Зигги; чего-чего, а служебного рвения Ротбауэр было не занимать

Она показала нам на тело.

Точно. Не встречали. Дочку будто шипастой плетью полосовали. Долго и со вкусом. Новая разновидность хиэрш припожаловала? А голову-то отсекли. Каким-то орудием. Само по себе еще ни о чем не говорит. Хиэрш бывают совсем-совсем тупые – практически звери. Та же гаррокатта. А бывают почти разумные. Или просто разумные, хотя и не шибко умные. Эти орудиями тоже пользуются. К примеру, лемуроподобные квезоны. Лихо так дубинами размахивают. А ежели тесак какой-то сопрут, управиться сумеют. Но сочетание тесака с чем-то похожим на плеть… В любом случае дело наше. Пока не будет доказано, что это именно хиэрш. А как докажем, не станет ни хиэрш, ни дела.

Я повернулась к Магде.

   – Давай обратно в контору и руководи. Я лично этим займусь.

Магда коротко кивнула и растворилась в темноте. А я недовольно оглядела топчущихся на месте низкоранговых. Рожи-то все знакомые. Ага, вот самая знакомая. После Ротбауэр.

– Зигги, поступаешь в мое распоряжение. И ты, Эльке. Здесь Герлинда за старшую. И где хренова тагаль?

– Ждем. Вот-вот, – Зигги несколько смутилась.

Я не успела разозлиться. Тагаль привезли. Тварь напоминала ласку, но размером была с овчарку и покрыта не шерстью, а костяным панцирем. С ней прибыла Имке Крамер. Она сразу же спустила зверюгу с поводка.

– Ну, Фанни, ищи. Давай, девочка.

Девочка покрутилась вокруг тела и ринулась в какой-то переулок. Мы устремились следом.

Тьма становилась гуще. Фонари практически пропали. Ну да, они ведь для красы, для эстетики. Мы и то в темноте видим, а Дочки и подавно. Но без них было неуютно. Вторые этажи домов нависали над первыми. Местами над переулком протягивались переходы, соединявшие дома на его противоположных сторонах. Постройки чернели мрачными горбами – здешним эстетика без надобности.

Следующая голова лежала посреди мостовой. На мертвых губах застыла кривая ухмылка. Тело было истерзано еще сильнее первого. Под ложечкой засосало, в ушах тихонько зазвенело.

– Готовьтесь. Близко, – прошипела я.

Оружие холодило руку. Сейчас постреляем.

Скворров мы убивали разными способами – магией, мечами из особой стали и огнестрелом. Дочери быстро научились этот самый огнестрел изготовлять. Им-то он был не нужен. Если вы попытаетесь выстрелить в Дочку, ваша пушка станет давать осечку за осечкой, а будете упорствовать, ее разорвет у вас в руках. Но неожиданно – уж не помню, как – выяснилось, что по скворрам палить можно. Кажется, кто-то из наших просто решил попробовать. И пошло, поехало. Сперва оружие закупали там, потом Дочери наладили производство.

Теперь у меня с собой «ливень-альфа». Ха-а-ар-рошая вещь. Вес – кило триста. Магазин на тридцать девятимиллиметровых патронов. Скорострельность – девятьсот выстрелов в минуту. У спутниц пушки потяжелее. Тоже вещь. «Ливень-бета». Вес – три триста. Магазин на тридцать два патрона. Скорострельность меньше – семьсот в минуту. Зато может бить и гранатами. Именно гранаты девочки сейчас и приготовили.

И пошли мы неторопливо вперед.

Звон в ушах усилился. Ребра противно заныли. Вроде совсем близко. Я завертела головой. Вон та кирпичная коробка. Заброшенный склад, что ли? Темнота стала гуще. Возникло нестерпимое желание протереть глаза, ибо видимость резко ухудшилась. Что-то новенькое. Ситуация нравилась мне все меньше и меньше.

Я сделала несколько осторожных шагов по направлению к заброшке.

Ау-уувау-аунау-най-наэ-най-наэ-най-наэ.

Странная какофония резанула слух.

Лом-лон-но. Лом-лон-но. Лом-лон-но.

Низко, басовито, с каким-то гудением.

Что это?

Аиу-ниу. Аиу-ниу. Аиу-ниу.

Уомм-маау-ллау.

Переговоры. Тварь ведет переговоры. Она зовет, ей отвечают.

Уи-и-и-и-и-и.

Я едва не выронила оружие. Захотелось опуститься на колени и уткнуться лбом в землю. Воздух гудел от творимого заклятия. Горячая волна ударила меня в грудь. Я пошатнулась.

Уи-и-и-и-и-и.

Голову разрывало. Я медленно стало поднимать левую руку. Чугунную руку. Стотонную руку. Запястье ползло к губам, преодолевая бескрайние пространства, парсеки парсеков. Вот уже… Серебристо засветился кристалл коммуникатора.

– Внимание, Магда. Код багровый! Код багровый! Код багровый! – прорычала я, раздирая острыми колючими словами сдавленное стальным ошейником горло. – Атака неизвестного существа. Хренов иммунитет на грани. Код багровый!

В Гнезде сейчас воет сирена. Бойцы спецкоманды несутся к бронированному дайну. Дайн выплывает со двора на улицу.

Собрав последние силы, я швырнула себя к заброшке. Сердце пыталось проломить ребра. Дайн уже летит. Наши координаты у них на навигаторе. Но может быть поздно. Я высадила громадную металлическую дверь таранным заклятием. Нечто, похожее на громадную серую мокрицу, двинулось мне навстречу, вздев вверх лес щупалец, усаженных острыми крючьями.

– Verpiss dich!!!! – взвыла я, высаживая в тварь всю обойму.

Вдогонку пулям полетел огненный шар. Огонь стек по хитину панциря, не причинив твари видимого вреда. Я швырнула разряженный «ливень» в сторону и рванула из-за плеча клинок. Но тварь, проскрежетав что-то, мертво ткнулась в пол. Аут.

Я выползла из помещения и уселась на брусчатку.

– Verdammte Scheiße! Scheiß auf mein verdammtes Leben!

Дайн прибыл. Началось методичное прочесывание района. Серебрились в лунно-звездном свете шлемы с забралами-масками, поблескивали пластины доспехов, стволы «успокоителей», алые кристаллы в навершиях мечей.

Игрушечные солдатики. Бум-барабам. Бум-барабам. Несуществующий барабан.

Я шла, чутко прислушиваясь к своим ощущениям.

Ничего. Ничего. Ничего.

Внезапно меня со страшной силой потянуло в узкий закоулок. Я прошла под круто изогнутой аркой и очутилась на небольшой площади. Посреди нее тускло тлел одинокий фонарь. Взгляд зацепился за вывеску – «Пьяный поросенок». Любопытно. Поросята в Ночи не водятся. Ни пьяные, ни трезвые. Кто-то знакомый с нашими реалиями выдумал. Стало быть, среди клиенток должны быть Ночные. Почему я о таком заведении не слышала? Странно.

Не-не-не. Меня на мякине не проведешь. И я саданула по реальности заклятием. Как кувалдой. Реальность разбилась. Потому, что была иллюзией.

Вывеска пошла громадными белесыми пузырями. Пузыри лопнули с громким шипением. Часть стены дома, в котором «Пьяный поросенок» обрел приют, с грозовым рокотом обвалилась. Полыхнув, взорвался фонарь, разбрасывая вокруг желтое пламя. В пламени корчилось пространство. Все вокруг корчилось, дрожало, тряслось, искажалось, меняло пропорции, осыпалось, текло, плавилось. Не знаю, как долго продолжалась эта свистопляска, но внезапно все кончилось.

Я стояла в совершенно пустом внутреннем дворике постройки, образующей правильный квадрат. Я поняла, что постройка необитаема. В этом районе вообще много заброшек. Но дичь, на которую я охотилась, находилась внутри, и я шагнула в распахнутую дверь подъезда. Просторный холл нижнего этажа был пуст. Однако тут же распахнулась какая-то дверь. Из нее вышла женщина с оранжевой кожей, пурпурными глазами и перьями вместо волос. Впрочем, я точно знала, что ее внешность фальшива. Но это было неважно. Важным было совсем другое. В руке женщина держала пистолет. Ствол его уставился прямо мне в лоб. Из другой двери, шелестя, свиристя и попискивая, выползла многоножка с крюкастыми щупальцами. Я поняла, что предпринять уже ничего не успею.

Длинная очередь разворотила грудь женщины с пистолетом. Мертвое тело рухнуло на пол, задымилось, засмердело, потекло грязной и вязкой желтой жидкостью. Я времени зря не теряла и выпустила очередь в многоножку. Та задергалась и сдохла.

Я медленно повернулась. В дверях стояла Зигги.

– Спасибо, – хрипнула я севшим голосом.

Шагнула к спасительнице и протянула ей руку. Зигги крепко стиснула мою ладонь. Несколько мгновений мы стояли, держась за руки и глядя друг другу в лицо. Зигги в очередной раз покраснела. Потом ладони разжались.

– Спасибо, – повторила я.

В башке царил хаос.

Зигги, Зигги, Зигги… Ну какого ж меня не спас кто-то из спецназа, а? Насколько было бы проще. Я вдруг отчетливо представила себе Зигрид, идущую с работы в ночное жилище. Пульс, только пришедший в норму, снова зачастил.

В Ночи царило вечное лето. Многие Дочери вообще не обременяли себя одеждой. Другие носили ее исключительно на работе. По необходимости. И уж совсем немногие – постоянно. Впрочем, для последних она была в первую очередь украшением. А среди Ночных постепенно становилось все больше тех, кто перенял эти манеры. Это я вот никак. На Три Луны только нагишом бегала. Зигги же вне работы разгуливала в одной обуви.

Зигги, ты длинная, длиннющая дурацкая дылда. Но как же ты сложена! Зигги, у тебя здоровенная грубая рожа. Но мне, идиотке, она нравится. Иногда мне кажется, что у нас получилось бы что-то, Зигги. Но это мираж. Вроде той иллюзии, что я только-только разгрохала. Я ни хрена не могу тебе сказать потому, что я тут главная. Большая шишка на ровном месте. И это будет дерьмово выглядеть. Если б ты сама… Но даже если б тебе этого действительно хотелось… Нет, тебе не может хотеться, я знаю. Но если бы… Ты б промолчала по той же самой причине.

Молча мы вернулись к своим. Я отдала распоряжение о доставке многоножки и пистолета в лабораторию. Вспомнила про первую тварь. Тоже распорядилась. В Гнездо ехала в дайне.

Магда встретила меня с нетерпением, очень красочно изображенным на физиономии.

– Наконец-то. Тебя Лэймоэр хочет видеть. Просто жаждет.

И тут я вдруг ощутила, что зверски голодна.

– Подождет, – я скорчила рожу, призванную изобразить приближение неминуемой голодной смерти. – Пока не заправлюсь, с места не стронусь. Идем в мой кабинет.

Тут под ноги попалась Эльке. Я цепко ухватила ее за плечо.

– Стоять, подчиненная!

Эльке замерла. Я порылась в кармане форменного комбинезона и вложила в ладонь Бринкерхоф два нэша.

– Сгоняй за пирожками. Здесь и на тебя хватит. Свою долю можешь сразу присвоить. Давай. Одна нога здесь, другая там.

Эльке умчалась. Мы с Магдой зашли в кабинет. Я влезла на свое законное место. Магда подтащила массивный стул и уселась напротив. С тяжелым вздохом я расстегнула комбинезон до пупа. Под ним были небольшой плотно облегающий грудь топик, трусы да я сама. Сняла бы. Все б сняла. Да с ботинками возня. У Зигги тут тапочки спортивные. Она форменное шмотье на рабочем месте оставит, тапочки наденет и идет к месту проживания

Не-не-не, бросай про Зигги, дура. Не прикидывайся, будто про тапочки. Ты про то, что выше. Себе тапочки заведи, и будет тебе всякое счастье.

– Уфф, – сказала я нарочито бодрым тоном. – Сейчас вот пирожки прибудут…

В этот момент меня скрутил приступ дикого хохота. Я упала головой на стол и корчилась, рискуя смести со столешницы все, что на ней было. Магда изумленно уставилась на меня.

– Хетти, с тобой все в порядке? – спросила она неуверенно.

– Все в норме, – с трудом выдавила я. – Пирожки…

И тут же вновь взвыла от смеха.

– А что с пирожками? – рискнула поинтересоваться Магда.

– Мы… мы… – все еще с трудом проговорила я. – Мы жрем пирожки в вечной Ночи… в вечной гребаной Ночи… будто дома. А гребаная монстрячка целится в меня из пистолета… Из пистолета, понимаешь? «Маргаритка», девять миллиметров, восемнадцать патронов… и монстрячка… Полный сюр…

Магда сосредоточенно наморщила лоб.

– Кажется, я поняла, о чем ты. Но это нормально. Здесь Пограничье. Симбиоз цивилизаций. Смесь всего совсем. А в глубине Ночи нет никаких пирожков. Там все другое, все чужое. А тут… убери нас, и скоро чуждость возьмет верх вновь. Да что ж я тебе объясняю, как четвероранговой! Можно подумать, сама не знаешь. Или за городом не была?

Я утерла тыльной стороной ладони выступившие на глазах слезы. Кажется, совсем сбила Магду с толку. Сейчас добью бедолагу, но меня несет.

– Вроде я тут на пару лет дольше, чем ты. И вот здесь, внутри этой деревяшки, – я постучала себя согнутым пальцем по лбу, – все знаю, все понимаю, все могу объяснить. Только от такого понимания сюра меньше не становится. Я вот вспомнила, как зеленой соплей в ландскнехтов играла… Может, и это игра? В конце нас, будто коллекционных солдатиков, уберут в коробку и спрячут куда-то. Чтоб не потерялись.

Магда очумело посмотрела на меня и помотала головой. Совсем как лошадь.

– Слушай, а чего б тебе в Лиэлле не отдохнуть? Курс реабилитации. Все дела. Ладно, проехали. Расскажи лучше, что произошло.

Я кратко изложила ей ситуацию. Магда задумалась.

  – Sieht aus, als würden wir gefickt werden, – Магда редко употребляла подобные обороты, так что, похоже, ее проняло.

– Ты мне скажи, – обеспокоилась я, – Координационный Совет уже пора тревожить?

Магда пожала плечами.

 – Как по мне… Расскажи Лэймоэр. Пусть она решает. Хотя вообще… Новые монстры плюс утечка оружия… Тянет на дерьмовую сенсацию. А я так не люблю сенсаций. И, кстати, Хетти, этот пистолет… «Маргаритки» тут не производят. Обычные люди не могут попасть сюда. Значит, кто-то из наших.

Такая же мысль уже успела посетить меня, но…

– Еще одну возможность забываешь…

– Это не возможность, это невозможность, – перебила меня Магда.

Я вздохнула.

– Имей терпение дослушать. Да, мы перемещаемся туда-сюда абсолютно бесконтрольно. Заподозрить кого-то из нас весьма заманчиво. Но придумай сначала, какую выгоду получит Ночная от союза со скворрами. А выгода должна быть велика. Так?

Магда нехотя кивнула.

– Теперь о Дочерях, – методично продолжила я. – Да, страх, ненависть, отвращение ко всему, что связано со скворрами укоренились очень глубоко. Но в нашем-то мире и не такие чудеса встречались. Да, Дочери испытывают отвращение и к огнестрелу. В руки предпочитают не брать. Но разрабатывали здешние версии нашего оружия все-таки они. Официальные каналы обмена между мирами под двойным контролем. Я б не взялась их использовать для такой контрабанды. Какая-то Дочка, проникшая к нам тайно, рискует вызвать фурор, ажиотаж и спалиться. Но… Оружие кто производит? Специально завезенные мутантки-мигрантки из нашего мира, в прошлом обычные женщины без дара. Человеческую внешность они сохранили. Да, за ними следят очень пристально. Особенно после попытки диверсии в Шаатале. Они тогда, кстати, были не при делах. Но меры безопасности усилили. Однако лазейки могли остаться. Лазейки вообще есть всегда. Да, они не могут самостоятельно попасть на бывшую родину. А с помощью скворров? Полностью такой вариант отметать нельзя. Согласна?

Магда вновь кивнула.

– И все же я не слишком верю в причастность Дочерей. Даже наших бывших одномирниц.  Точнее, в вину одномирниц я верю меньше всего. Да, в закрытых городках при оружейных заводах прорва ограничений. И свободы передвижений никакой. Такое и достать может. Только они знали, на что идут. В договорах все прописано было. Но не это главное. Они все из рабочих кварталов. О такой жизни и таких условиях труда, как здесь, они дома и мечтать не могли. Скворры не раз пытались городки атаковать. Потому они не слухам знают, каковы эти твари.  И зачем им пилить сук, на котором сидят? А вот те, кто способен принимать любой облик…

Магда раскрыла уже рот, чтоб возразить, но я предупреждающе подняла руку.

– Да, считается, что они этого не умеют. А что если мы ошиблись? А мы ж только что новых скворров обнаружили. Что они умеют?

– Наверное, ты права, – после некоторого раздумья согласилась Магда. – Но и версию с нашими отбрасывать нельзя.

Теперь уже я кивнула. Потому что отбрасывать какие-то версии с порога – дурное дело.

Тут явилась Эльке с пирожками. Я достала термос с чаем. Еще из нашего мира. Мы с Магдой заткнулись и стали жрать.

Заморив червячка, я застегнула комбинезон и сказала Магде:

– Я – к Лэймоэр. Оттуда, если не будет какой-нибудь новой дряни, скорее всего, на ночевку. Ты – на хозяйстве.

– Ладно. Без тебя обойдемся, – ухмыльнулась Магда. – Чем дальше начальство, тем спокойней.

Я загрузилась в личный шривэль и резко рванула с места. Улица неслась мимо и таяла в ночи. Звезды лихо плясали шуплатлер. Штаб-квартира алхимиков выступила из темноты и двинулась навстречу в красно-оранжево-розовой мандорле. Я припарковалась подле нее и отправилась искать Лэймоэр. Глава алхимиков пребывала у себя. Огромному кабинету полагалось быть нормальным – прямоугольным, но… Я не раз пыталась сосчитать углы, и каждая попытка оканчивалась неудачей – сбивалась. За десяток, однако, ручаюсь. Мебель тут практически отсутствовала. Стены украшали гобелены с изображением разных неведомых зверушек. Меня всегда особенно привлекала компания волков с человеческими головами. Милашки.

Лэймоэр ласково кивнула мне, не вылезая из огромного кресла. На лирнэа не было ничего, кроме сандалий, изящное тело светилось. Полные груди отливали пурпуром, ареолы и соски – оранжевым. Зеленые волнообразные полосы струились по рукам и животу. Пупок был малиновым, а лобок желтым. Голубые ленты обвивали ноги. На лбу и щеках сверкали золотые круги. Светились и алые волосы. Биолюминесценция. Обычная расцветка. Не сигнальная. Сигнальная – когда повседневные узоры гаснут и волнами идет один цвет.

На фоне всех красочных переливов обыденно-серые глаза лирнэа казались тусклыми. Лэймоэр улыбнулась, широко растянув серебристые губы. Зубы сверкнули синевой.

– Садись девочка.

Я погрузилась в безразмерное кресло.

– У вас была проблема. – Лэймоэр не спрашивала, утверждала. – Рассказывай.

Я подробно изложила весь ход событий. В финале по лицу Лэймоэр прокатилась волна синего света.

– Позже мы заглянем в твои воспоминания и запишем их. А пока…

В открытую ладонь главы алхимиков прыгнул откуда-то флакон из толстого стекла. Лэймоэр небрежно кинула его мне. Я поймала.

– Выпей. Все.

– Что это? – поинтересовалась я, разглядывая рубиновую жидкость.

– Это укрепит твои силы и заставит дар гореть ярче. Дозы хватит на месяц. Пей.

Я выпила. Зелье имело насыщенный ягодный вкус. Флакончик я поставила на ковер рядом со своим креслом.

Лэймоэр некоторое время молчала. Тело ее интенсивно фосфоресцировало и переливалось.

– Мои новости еще печальней твоих, девочка. – Снова синяя волна.

Большой розовый кристалл подлетел к лирнэа и застыл в воздухе. Лэймоэр тихонько постучала по нему острым ногтем. Трехмерная картинка тут же развернулась на полкомнаты.

…Пивнушка была полнехонька. Только посетители подобрались омерзительно одинаковые. Желтые рубахи, бритые головы, квадратные лица, квадратные фигуры. Татуировки. Зонненрад, зонненрад, зоненнрад. Всюду. Нескольких девиц, скудно разбавлявших мужскую компанию, отличить от мужчин было сложно.

Вся эта банда стучала по столам кулаками и тяжелыми кружками, выбивая ритм. Чей-то хриплый голос затянул:

Налей, красотка, нам, налей,

Открой бочонок, не жалей.

Ведь пиво нам всего милей.

Мы без него помрем.

Да, в пиве – жизнь. Его держись.

Мы кружки поднимаем ввысь

И песню проорем.

Остальные подхватили дружно:

Лейся, лейся, лейся!

Пеной пышной взвейся!

Радость даруй нам!

Смейся, смейся, смейся!

И душой согрейся!

Там-да-ра-дам.

Взлетел над общим хором визгливый женский голосок:

А в жилах хмель

Гудит, как шмель,

И силу нам дает.

К чертям дневную канитель!

Не сменим кружки на постель.

Гуляй всю ночь, народ!

Банда поддала жару.

Лейся, лейся, лейся!

Пеной пышной взвейся!

Радость даруй нам!

Смейся, смейся, смейся!

И душой согрейся!

Там-да-ра-дам.

Наступила кульминация.

И ты хмельной, и я хмельной.

Весь мир теперь нам – как родной.

А ты что врешь?

Чего не пьешь?

Иди-ка стороной!

Лейся, лейся, лейся!

Пеной пышной взвейся!

Радость даруй нам!

Смейся, смейся, смейся!

И душой согрейся!

Там-да-ра-дам.

И едва отзвучали последние слова песни, как раскатилось:

– Фюрер! Фюрер! Фюрер!

– Братья и сестры!

Меня аж всю передернуло. Людвиг! Лютц Ройтер. Паскудник заливался соловьем.

– Мы спели песню радости. Так и должно потому, что за радость мы поднялись. За радость для всех. Против тех, кто эту радость крадет.

Людвиг возник в кадре. Он был все еще хорош. Высокий, стройный подтянутый. С медальным аристократическим профилем – и откуда только? С пышной гривой седых волос. Только голубизна глаз подвыцвела слегка. А вот голос не изменился ни капли. На красавчике тоже была желтая рубаха, а брюки бежевые.

– Да здравствует солнце, да скроется тьма! – почти истерично выкрикнул Людвиг.

– Да здравствует солнце, да скроется тьма! – грохнул зал.

Людвиг поднял руку. Всё стихло. Все стихли.

– Слушайте меня, Воины Дня. Наступает час решительной схватки. Мы подали петиции в рейхстаг и рейхсканцлеру с требованием положить конец распространению мерзости, подрывающей наши устои, отрицающей наши ценности, разрушающей наши скрепы, с требованием разорвать все связи с Ночью и изгнать во тьму всех Ночных. Но они не пойдут на это. Толстосумы, наживающиеся на сотрудничестве с этой мразью, им не позволят. И когда они нам откажут, когда покажут свое истинное лицо, мы начнем бессрочные акции неповиновения. Мы явим им нашу силу, и они содрогнутся. Hoch lebe der Sieg!

– Hoch lebe der Sieg! Heil dem Führer! – рычали и ревели клевреты.

Лэймоэр вновь щелкнула ногтем по кристаллу. Трансляция прервалась.

– Мы проспали, – печально сказала лирнэа, и лицо ее сделалось фиолетовым. – Никто не обращал внимания. Все смеялись и обзывали их клоунами. Много ты слышала о Воинах Дня?

Мне стало как-то не по себе.

– Да я ж политикой вообще… – промямлила я. – На море вот была. Нет, слыхала, конечно, что собрались придурки, нас злом объявили, ходят, шумят… Никто из наших с ними вроде и не сталкивался.

– Вот, – Лэймоэр скривилась. – Были… как там у вас называют… де-мон-стра-ции про-тес-та. Так у вас каждый день демонстрации. Вы вечно чем-то недовольны. Протестами интересуются их участники и полиция. А они под шумок в горных лагерях боевые группы тренировали. Я связалась с рейхсканцлером…

Лэймоэр раздраженно махнула рукой и умолкла на некоторое время. Все ее краски потускнели, поблекли. Я напряженно ждала продолжения. И оно последовало.

– Эти ваши правители ни на что не способны. Бубнят про право на выражение своей позиции. Уте фон Руден – вот кто начал что-то делать. Вся ваша фармацевтика рухнет без наших поставок. А она заботится о своей империи. Уте сейчас формирует отряды… для свободного выражения своей позиции. Вот посмотри еще кое-что. Тебя лично заинтересует. Фюрер в довольно узком кругу. Собрались… как они там у вас… мелкие и средние предприниматели. Господин Людвиг хочет денег. А солидные люди не дают. Солидные люди… Ну, ты ж слышала про проклятых толстосумов. А вот тут фюрер заговорил о личном.

К Лэймоэр подплыл еще один кристалл. Щелчок. Картинка.

…Людвиг изобразил аллегорию скорби.

– Да, я был обманут одной из них. Обманут и использован. Мужчины… На деле их не интересуют мужчины. Извращенные связи с порождениями тьмы – вот что их привлекает.

Мельком я отметила, что слушают Людвига именно мужики. Женщин он не позвал.

–  Для чего им мужчины? О, все просто. Я старше нее на два года. Всего-то. И вот я уже сед, а она… diese dreckige Hure und Hexe… по-прежнему девчонка. Они пьют нашу силу и переплавляют ее в свою молодость.

Какой-то низенький толстячок пробормотал растерянно:

– Так вроде ж кто с ними постоянно того… ну… пилится, сам не стареет.

Людвиг его расслышал.

– О да, о да, друг мой. С кем-то избранным они делятся. Чтобы никто не заподозрил правды. Только любовников у них всегда много. И остальные… Я был болен. Я был на грани. Но День спас меня. Солнце спасло меня. И я обрел силу Дня, чтобы противостоять этой мерзости.

Вот же тварь! Импотент хренов! Кастрат! Затрахала я его, видите ли!

Лэймоэр прервала интимные откровения Людвига.

А дело-то серьезное. Нас и так побаивались изрядно. А уж теперь… Oh, Scheiße! И что? Я виновата? Породила ненароком такое чудище? А ведь оно способно взорвать Райх. Лет пятнадцать Райх жил с ощущением тупика и застоя. Жил тихо и по инерции, а горючки-то накопилось – только спичку поднеси. Да, было болотце. Кто-то кинул в него камень, и теперь со дна всплывают пробудившиеся монстры – голодные и злые…

– Ладно, девочка. Об угрозе мы еще поговорим. Пойдем воспоминания запишем.

Мы перебрались в помещение, забитое разной аппаратурой. Магия сплавлялась здесь с техникой.

Лэймоэр уложила меня на кушетку, надела на мою бедную голову обруч с двумя большими рубинами, а такой же только с изумрудами нацепила на себя.

– Иннэаллэар талмои нэаннэан итоллиэрэ. Дааннао, – проговорила лирнэа нараспев.

Рубиновое сияние затопило все вокруг, и я выпала из мира. События начали прокручиваться передо мной с того момента, как я увидела первую голову. К тому, о чем я могла рассказать и раньше добавлялись незначительные детали. Но вот…

Фальшивка с оранжевой кожей, пурпурными глазами и золотыми перьями вместо волос наставила на меня пистолет. Почему? Почему она такая? Кийру? Нет, у кийру угольно-черная кожа и темно-синие перья. Глаза бывают пурпурными, но редко. Кого тварь хотела изобразить?

Сзади… Она появилась откуда-то из глубины здания. Тело женское. Серебристое. Очень даже привлекательное. Было бы. Если б не подобие змеиной чешуи вместо кожи. А вот голова… Дыня дыней. К затылку что-то вроде раскрытого веера приделано. Рот широкий и почти безгубый. Нос приплюснутый с широкими вывороченными ноздрями. Ушей вовсе не видно. Глаза желтые. Раскосые.

С какой ненавистью она на меня поглядела! Шорох сзади. Зигги. Уродка мгновенно скрылась…

Я всплыла сквозь рубиновое марево и вернулась на кушетку. Лэймоэр протянула мне пиалку.

– Выпей.

Матерь Ночь, она споить меня решила.

Выпила.

– Полежи еще. Интересное зрелище ты мне показала, девочка. Ту, что появилась и сбежала, я не знаю. Новое что-то. Или хорошо забытое старое. Тебя смутила тварь с пистолетом. Мне известно, кого она воспроизвела. Кайрату. Древние родичи кийру. Они исчезли очень давно. Еще до вас. Что-то непонятное с их исчезновением. Мне бы самой заняться древней историей, но не смогу. Придется тебе. А параллельно ищи серебристую мерзость. Ее бы живьем взять. Только вряд ли выйдет. Но ты попытайся. Пистолет. Тоже важно. А у меня Координационный совет, рейхсканцлер и прочие. А еще мы на пути к созданию эликсира, сохраняющего дар. Прорыв есть. Но работа пока не закончена. Вот-вот. Скоро, но еще нет. Однако сразу много его не будет. А я очень боюсь, что придется вас всех забирать. Срочно. И нужно искать выход. С тобой я уже решила.

– Ты меня пугаешь, – пробурчала я.

Я б должна обращаться к Лэймоэр на «вы», но у лирнэа, да и у других Дочерей, такого обращения нет. И не понимают они его. Не хотят понимать. У нас, Ночных, оно тоже вот-вот отомрет.

Лирнэа покачала головой.

– Ничего страшного. Даже приятное. Будешь жить с одной из нас. Это действует. Жаль для всех – не выход. Мало нас. И еще… Много ты слышала историй о сожительстве людей и лирнэа? Вот то-то. Зато точно слыхала: однажды на празднике… Мы очень самодостаточны. Но поразвлечься любим. Задача оказалась трудной. Я взяла бы тебя себе, да со мной очень сложно. К тому же, если совсем припечет, мне придется спасать Грету Фидлер. Вас рядом я вообще не представляю.

Да уж, я и Сопредседательница Координационного Совета… Забавно, но Лэймоэр-то в Совет не входит, а влияния у нее побольше, чем у них всех вместе взятых. Постоянно что-то реально решает, а те щеки надувают.

Лэймоэр, тем временем, продолжила:

– И все-таки я тебе нашла очень молодую и нетипичную лирнэа. Вы поладите. Можешь не благодарить. Ты мне нужна, и я не имею права тебя потерять.

Я, естественно, рассыпалась в благодарностях. Даже не совсем лицемерно. Все-таки о шкуре речь. Но постоянное сожительство ради шкуры… Почти что брак. Хотя брака-то Дочери и не придумали. Стабильных пар сколько угодно, тройки-четверки встречаются, а чтоб официальный институт – ни-ни. Впрочем, какая разница? Игрушечные ландскнехты маршируют по приказу. Даже в постель. Бум-барабам. Бум-барабам. Под барабан. Под барабан.

Я гнала шривэль к своему дому, когда из переулка показалась Зигги. Она шла, погруженная в свои мысли, мерно покачивая бедрами. Упругие груди колыхались и подрагивали в такт шагам. Я тихонько взвыла и удвоила скорость. Зигги на мой шривэль просто не обратила внимания.

Повинуясь внезапному импульсу, я свернула с привычного маршрута. Улочка. Переулочек. Улочка. Скорость пришлось сбросить до черепашьей. Но до цели уже было недалеко. Дома здесь стояли редко. В промежутках между ними буйствовала местная флора. В зарослях прятались скамейки, выполненные в виде фантастических животных. Разнообразные химеры заполонили также крыши, фронтоны и карнизы зданий. Недаром улочка именовалась улицей Странных Зверей.

Нужный мне разрыв в шеренге домов тянул на небольшую площадь. Впрочем, не все то разрыв, что им кажется. В глубине, среди рыжих деревьев кьего, таился двухэтажный дом со ступенчатым фронтоном. На этих самых ступенях расселись крылатые твари с птичьими телами и головами рогатых ящеров. Я б хотела обзавестись такой. Живой, естественно. И летать на работу на ней.

На фасаде первого этажа светилась ярко-красная надпись «Гэллатиар» – название заведения. А гэлллатиар – цветок такой, яркий, красный праздничный, пахучий. Я любила тут бывать. Правда, удавалось мне это нечасто.

Я открыла прочную дверь и вошла. В заведении было все, как всегда. Небольшой опрятный зал. Цветочные гирлянды на стенах. Над столами в воздухе свободно плавают яркие светильники – маленькие прихотливо изогнутые деревца со светящимися плодами. Из чего они сделаны, я никак понять не могла, а спросить как-то не получалось.

Посетительниц сегодня было немного. Из-за столика в дальнем углу мне приветственно помахала рукой Хильке Кнеллер – художница, эмигрантка, давно прошедшая полный цикл трансформации.

Да, у нас тут и такие есть. И чем хуже идут дела в Райхе, тем больше их становится.

Навстречу мне поспешила хозяйка – дама с весьма примечательной внешностью. Лично я считаю ее красивой. Ростом она примерно с меня. Кожа ее – темная бронза – всегда как-то загадочно блестит в свете летучих светильников, вызывая в памяти образы древних статуй. Лицо и череп – не устаю ими любоваться – просто идеальной лепки. Но волос нет. Совсем. Вместо них от лба к макушке параллельно друг другу тянутся три алых гребня. В тон гребням алеют полные губы. Глаза с рубиновой радужкой и черным вертикальным зрачком нежно мерцают. Крупные соски и широкие ареолы тяжелых грудей, тоже черные, легко притягивают взгляд. Мускулатура рельефная – снова древняя статуя. По длинным ногам хочется провести ладонью. И еще много чего хочется, да не пришлось. Сама не понимаю – почему. Нет, я не влюблена в нее, но она меня притягивает. Кэльш Тигга – ее имя. Она – альх. Таких в Хэалге очень мало. Я вот ее одну только и знаю.

Эльш крепко обняла меня и чмокнула в щеку.

– Я тебя заждалась, Хийтий, – она немножко странно выговаривала мое имя.

– Ты ж знаешь, я бывала б у тебя каждый день, когда б не служба, – печально усмехнулась я.

– Сегодня предупреждали о новом нападении, – обеспокоенно сказала Эльш.

Я кивнула.

– Объявились совсем непонятные скворры. Фиаш, а с ними набор разных хиэрш. Головы режут. Постарайся быть поосторожней.

Эльш смущенно улыбнулась.

– Стараюсь. Но у меня ж вот это, – она кивнула куда-то в пространство. – Хочу похвастаться. Община увеличила мне пай.

Да, тут было чем похвастаться. Пай – это… ну, это доля каждой общинницы в общинных благах. У нас бы сказали, что община обеспечивает своим гражданам прожиточный минимум. Независимо от других их доходов. Пай у всех равный. Но может быть увеличен для тех, чей вклад в общие дела признан… особым, что ли… Решают тут не какие-то бюрократы, а сами горожанки. Голосуют за это. Если такое решение приняли, значит, ты реально кому-то нужна.

– Поздравляю! – я поцеловала Эльш.

– Ой! Что ж мы стоим, как деревья неходячие? – спохватилась альх и повела меня под руку к моему любимому столику.

Я уселась поудобнее и попросила:

– Можно мне кашки?

– Тебе все можно, – сверкнула крепкими зубами Эльш.

Альх сама принесла миску каши из зерен квэй с молоком и медом, тарелку с крошечными булочками и кувшин гатаса – здешней разновидности кваса. Расставив все это передо мной она села напротив.

– Как там Магда?

– О, Магда процветает, – говорить с кашей во рту было не слишком удобно, но молчать-то невежливо. – Нам тоже есть чем похвастать. Наше Гнездо признали лучшим во всей Лаоре.

– Вы заслужили. Давно, – Эльш прикрыла глаза рукой.

Как это перевести на язык слов? Наверное, ослепительно.

В зал вошла высокая роорт со свободно спадающими на плечи фиолетовыми волосами и оранжевыми глазами. На ее предплечьях кийской тушью были нарисованы птицезмей Наара и цветок кадао. Нкэ Квиурнин. Я знала эту женщину столько же, сколько Эльш. Они – пара. Квиу – известная писательница. Я даже сподобилась прочитать пару ее вещей. Увы, слишком вычурно для меня. Жанр ее писанины именуется энэлер хиалти – роман чувств. Вот она и живописует на множестве страниц, что и когда чувствуют ее персонажи. Лучше всего они чувствуют природу. Постоянно любуются цветами и «звездной россыпью в бесконечном небе». И стихи слагают. А еще вокруг них непрерывно толпятся вещи. У меня при чтении голова шла кругом от всех этих чашек, ваз, статуэток, мебели… Героини это созерцают, с этим беседуют, об этом размышляют. Зато себе подобных не чувствуют и не понимают с удручающей регулярностью. Бегут от них в лес или к чашкам. Любовь для них – вообще конец света. Не понимаю я таких материй. Мне б детективчик.

Квиу лихо проскочила зал и плюхнулась за наш столик.

– Хабинаар, – поприветствовала она нас.

Переводится приблизительно как мое почтение.

– Утешь меня, о предводительница Ночных, ибо меня обеспокоила сохранность моей головы.

Обеспокоенной Квиу совершенно точно не казалось. Оно и к лучшему. Утешительница из меня никудышняя.

– Продолжай беспокоиться. Целее будешь.

– Интересно, – вдруг пробормотала Квиу, – что почувствует героиня, увидев голову подруги, с которой недавно рассталась?

Я подавилась булочкой и срочно хлебнула гатаса. Ведь напишет что-то подобное зараза такая. Стремление Квиу все вокруг пристроить в очередной текст меня изумляло и бесило. Но пишущие – народ повернутый.

– Знаешь, – как можно спокойней сказала я, – почему-то не хочется об этом читать. Ни капли не хочется.

Квиу посмотрела на меня с интересом. Как энтомолог на неведомую букашку.

– Ты ничего не смыслишь в литературе.

– Зато, – уже с откровенной злостью отвечала я, – кое-что смыслю в отрезанных головах. Хоть тоже, наверное, предпочла бы искать уединения в садовом гроте.

Про грот я, кажется, ляпнула зря. Идиома эта подразумевала нарочитый эскапизм. Квиу вполне могла и обидеться. Особенно если учесть, что эскапизм у Дочерей не в почете. Но Квиу была непрошибаема. В ответ она просто заржала.

Я доела кашу и последнюю булочку, допила остаток гатаса. Надо было убираться, пока Квиу не затеяла какую-нибудь литературную полемику. Вообще-то обычно я слушала ее разглагольствования с интересом, но сегодня мне точно было не до них. А если она еще сходу начнет планировать новый роман с обезглавливанием…

В общем поднялась я из-за стола, поцеловалась с Эльш, не без душевного усилия мирно распрощалась с Квиу и, покинув «Гэллатиар», погнала шривэль домой.

Дома я полностью избавилась от одежды и некоторое время бродила нагишом по квартире. Scheiß drauf! Завтра поеду так с работы.

Приняв столь важное решение, я долго и неспешно принимала ванну. Потом схарчила изрядную порцию айнтопфа из ближайшего ресторанчика. Местные уже давно готовили наши блюда лучше нас самих. Причем из экзотических продуктов. Нужно было бы улечься спать, только сна не было ни в одном глазу.

Мелодично запела дверная ручка. Такой вот здешний прикол. Гость, подошедший к твоей двери, просто берется за ручку, а та заливается соловьем. На всю квартиру. Посетителей я не ждала. На работу вызывали иначе. И я хотела просто сделать вид, что уже беспробудно сплю. Но вспомнила заботу Лэймоэр и пошла открывать.

За дверью обнаружилась лирнэа. Синие, оранжевые, желтые световые полосы вперемежку обвивали все ее тело. Классическую правильность лица разрушали вращающиеся огненные спирали на щеках и на лбу. Серебряные глаза полыхали весельем. Голубые локоны приглушенно мерцали.

– Авэо. Сияй, – прозвенел хрусталем высокий голосок. – Виэмаар Тэл. Зови просто Ви. Я войду?

 Я впустила ее. Ви сбросила обувь и прошла в гостиную. Огляделась и небрежно махнула рукой. По стенам и потолку потекли изумрудные переливы. Ви повернулась ко мне.

– Так будет лучше. Ты мне не рада, но боишься показать. Зачем? Все просто. Я хочу дать тебе горение. Чтобы не гасло. Ты думаешь о ком-то еще. Зачем? Просто позови. Я смогу дать горение вам двоим. Это несложно. Больше было бы трудно, а двое – легко. И станем светиться вместе.

Scheiße! Лэймоэр таки выудила Зигги из моей дурной башки. А девчонка меня купила. Задешево. Теперь я покочевряжусь для приличия и полезу охмурять подчиненную. Ради ее блага. Вот смехотура! И за девчонку буду цепляться руками и ногами. Лэймоэр меня сделала.

Я улыбнулась Ви.

Лирнэа широко улыбнулась в ответ. В ее паху медленно разгоралось лиловое свечение. Лиловые сполохи потекли вниз – по бедрам, вверх – к грудям. А по грудям уже бежала амарантовая волна. Бордовыми сделались вставшие соски. Ви обняла меня за шею и прижалась все телом. Жар исходил от нее и вливался в мою плоть, в мою кровь. Голова закружилась. Обеими руками я стиснула ягодицы Ви. Удар тока пронзил ладони. Стены комнаты заалели. Потолок налился багрецом. Мои губы окунались в пламя, касаясь плоти Ви. Я опрокинула девчонку на ковер, утопая в огне, играющем всеми оттенками красного.

Мои губы скользили по ее длинной шее. Тело Ви тихонько подрагивало. Когда я пощекотала языком ямку между ключицами, дрожь стала сильнее. Багрец кроваво окрасил всю кожу лирнэа. Алые искры заплясали на сосках, словно пламя свечей. Я сжала ее груди и принялась вылизывать ложбинку между ними, как кошка пролитую сметану. Ви тяжело и неровно задышала. Я сжала пальцами ее соски, слегка потянула, выкрутила. Кажется, электрический разряд прошел по всему моему телу. Кажется, я сама начала светится тусклым оранжевым светом. Свечение разгоралось ярче и ярче. Мы обе застонали в унисон.

 Я захватила сосок Ви губами, с силой втянула его в рот, выпустила, вновь втянула, прикусила. От пронизавшего меня острого наслаждения воздух сгустился вокруг, любовно стискивая наши тела. Вибрирующий стон Ви ударил в него, как в колокол. Воздух зазвучал звонко и торжественно. В огне сумасшедшей оранжевой вспышки тело Ви, мои руки – всё на миг стало черным, будто на старинном негативе. Багровый огонь кровью сочился из моих пор.

Продолжая обеими руками мять груди лирнэа, я медленно-медленно поползла вниз. Трение плоти о плоть рождало оранжевые искры. Кожа Ви пахла мускусом. Мой язык заплясал, закружился вокруг ее пупка, проник в него, как в цветочную чашечку. Ви вскрикнула громко и резко. Дрожащим огоньком я струилась ниже. Ви раскинула окутанные лиловой дымкой ноги, и я жадно взасос целовала внутреннюю поверхность ее бедер. Выше. Выше. Припасть губами к створкам раковины. В алом мареве. Ее сок был пряным и терпким. Ее крик был жгучим.

Мы плыли в алом облаке куда-то за пределы всех миров. Ви жадно ласкала меня. Губы нашли мой клитор. Пальцы погрузились в лоно. Спазмы скручивали меня один за другим. Алый огонь выжигал мою плоть. Нагая душа билась по ветру, словно изорванное знамя.

Мы обе стали единым смерчем. Сознание погасло. Вихри не мыслят. Они лишь кружат, кружат, кружат…